Эйфелева башня

Э́йфелева ба́шня (фр. la tour Eiffel) — одна из самых узнаваемых достопримечательностей Парижа. Она уже давно известна как один из символов Франции, но история создания и постройки Эйфелевой башни не была простой.  По началу, у этого грандиозного проекта была масса противников. Многим казалось, что Эйфелева башня будет уродовать прекрасный облик Парижа.  И лишь спустя время многие французы смогли оценить это прекрасное сооружение.

«Ей давно уже перевалило за 90, но выглядит она моложе и держится совершенно прямо. Откровенно говоря, она не очень привлекательна. Кое-кто даже утверждает, что некрасива, но все-таки жизнь без нее была бы немножко иной».

Так в конце прошлого века один парижский репортер с добрым юморком описывал Эйфелеву башню, гордо возвышающуюся над французской столицей. Эта самая высокая «дама» Парижа могла бы порассказать немало историй о себе и своем городе. На закате прошлого века Франция собиралась отмечать столетие революции 1789 года. По этому случаю было решено организовать Всемирную выставку и придумать для нее нечто необыкновенное, уникальное. В конце концов остановились на смелом, даже дерзком по тем временам проекте французского инженера, уроженца города Дижона Гюстава Эйфеля. Прошло более двух лет, пока на левом берегу Сены не устремилась к небу 300-метровая ажурная стрела весом в 75 тысяч тонн – Эйфелева башня. Ее сооружали по принципу детского конструктора: из готовых деталей. Правда, на эту «игрушку» ушло 15 тысяч отдельных металлических элементов и два с половиной миллиона заклепок! У парижан, еще передвигавшихся по городу в конных омнибусах, захватывало дух от такого технического размаха.

Как это нередко случается с поистине грандиозными и необычными проектами, Эйфелева башня столкнулась при своем рождении не только с массой технических трудностей, но и с откровенным противодействием весьма авторитетных и влиятельных лиц.

В 1887 году на имя генерального директора строительства Всемирной выставки Альфана пришло письмо от группы видных деятелей. Они возмущались сооружением в самом сердце столицы «бесполезного и чудовищного сооружения», которое, как полагали авторы протеста, даже «торгашская Америка» не пожелала бы иметь у себя.

«Когда иностранцы посетят нашу выставку,— говорилось в послании,— они удивленно воскликнут: «Как! И этот ужас был избран французами, чтобы дать нам представление об их столь хваленом вкусе?..» Впрочем, чтобы лучше понять наши доводы, достаточно представить себе потрясающе нелепую башню, господствующую над Парижем, словно мрачная и гигантская заводская труба, подавляющая своей варварской массой Собор Парижской Богоматери, Сен-Шапель, башню Сен-Жак, Лувр, Дом Инвалидов, Триумфальную арку, все поруганные отныне памятники, все наши, приниженные теперь, архитектурные творения, которые исчезнут в этом ошеломляющем кошмаре».

Кто же подписал этот кипящий благородным негодованием и ядовитым сарказмом протест? Вот лишь несколько имен: Шарль Гуно, Александр Дюма, Леконт де Лиль, Сюлли Прюдом, Ги де Мопассан… Словом, целая плеяда выдающихся мастеров культуры – гордость французов. Их явно не привлекала Эйфелева башня!

Никто, казалось, не смог бы устоять перед мнением таких авторитетов. Как же поступил месье Альфан? Он переправил грозное послание тогдашнему министру торговли, а тот, в свою очередь, ответил ему письмом с таким советом: «Единственное, что я прошу Вас сделать,— это получить протест и сохранить его. Он должен фигурировать в экспозиции выставки. Столь изящная и благородная проза, подписанная известными во всем мире именами, не сможет не привлечь толпу и, возможно, удивит ее».

Рассказывают, что один из самых яростных противников проекта Эйфеля нашел весьма оригинальный способ прятаться от «безобразного скелета»: он просто-напросто обедал в ресторане на самой башне!
«Это единственное место в Париже, где я не вижу ее»,— язвил он. Это был Ги де Мопассан.

Но прошло время, и Эйфелева башня стала не объектом раздражения, а объектом восхищения.  Ей стали посвящать стихи, слагать о ней песни. Она стала одной из самых излюбленных моделей для фотографов и художников. Ее очень любил изображать, например, выдающийся французский карикатурист и человек прекрасной души Жан Эффель, фамилия которого (вернее, псевдоним) звучит почти как название башни. На его рисунках Эйфелева башня то «дает пинка» оккупанту, то обнимается с президентом Франции Шарлем де Голлем, отличавшимся высоким ростом, то приветствует светских космонавтов. Быть может, именно этот удивительно добрый фантазер-рисовальщик, создатель поэтичного, проникнутого тонким юмором «Сотворения мира» научил нас относиться к Эйфелевой башне как к близкому существу, с которым можно даже поговорить, отвести душу…

Эйфелева башня, каждый раз является нам в новом обличье. В ясное и солнечное утро она кажется изящно-легкой и юной, словно невеста в своем светлом сверкающем наряде. По вечерам, особенно зимой, ее очертания темнеют, она становится сумрачной, будто вспоминая вдруг о своем преклонном возрасте. Иногда, чаще всего глубокой осенью, густой туман словно мечом срезает верхушку башни, а случается, что и скрывает ее всю – сверху донизу, и тогда древний город как бы сиротеет и выглядит печальным в своем белесом одеянии. Под рождество и Новый год, башню украшают гирляндами цветных электрических лампочек, придавая ей силуэт огромной елки.

У ее подножия бойко торгуют горячими каштанами, сладостями и недорогими сувенирами.

Если бы «крестная дочь» Эйфеля заговорила, то она могла бы о многом рассказать, многое припомнить. Ее воздвигли на Марсовом поле, где 14 июля 1790 года, в первую годовщину взятия восставшими парижанами королевской крепости-тюрьмы, проходил массовый народный праздник Великой французской революции. Плиты разрушенной Бастилии послужили впоследствии строительным материалом для сооружения моста Конкорд. «Все меняется, но повсюду — следы минувшей славы; еще слышны приглушенные крики гнева, отголоски угасших празднеств,— так описывал строительство моста Конкорд и Эйфелевой башни один знаток Парижа и добавлял: «Это вовсе не бредовые вымыслы, не случайные образы. Каждый влюбленный в Париж, сам того не замечая, превращается в мечтателя. Его околдовывает прошлое, что гулко отдается при каждом его шаге. Его жжет любопытство».

В легкой дымке

О чем еще могла бы поведать Эйфелева башня? XX век, казалось, начался неплохо для Франции: экономический подъем, которому не смогла помешать кратковременная депрессия, расширение торговли, развитие многих отраслей промышленности. Словом, «belle époque» — «прекрасная эпоха», да и только! В 1914 году Эйфелевой башне исполнилось 25 лет. Счастливый возраст (Увы, именно тогда на Францию и Европу обрушилась мировая война. Первая… Многие надеялись, что — последняя. В 1939 году французы отметили полувековой юбилей «дамы» Эйфеля. Это был канун второй мировой войны…)

Вспоминают, что с первых дней гитлеровской оккупации Парижа лифты на башне перестали функционировать и доступ публики на ее ярусы был прекращен. Непрошеные чужеземцы попытались заставить работать на них строптивое детище Эйфеля: были вызваны из Берлина специалисты, но никто не смог вернуть жизнь подъемникам. Зимой 1940/41 года разъяренному Адольфу Гитлеру пришлось самому подняться на 2-й этаж конструкции.

Сегодня Эйфелева башня стала самым ярким символом не только Парижа, но, порой, и всей Франции. У туристов творение дижонского инженера пользуется особой популярностью. Еще бы! Кто бы не захотел побаловать себя видом на французскую столицу с почти 300 метровой высоты?!

В ожидании...

Правда ради такого удовольствия придется выстоять немаленькую очередь…

Бюст Гюстава Эйфеля

Создатель башни нередко с юмором говорил о своем детище: «Мне следовало бы испытывать чувство ревности к башне. Ведь она гораздо известнее меня». Позолоченный бюст Гюстава Эйфеля установлен у северной «ноги» башни с простой надписью: «Эйфель: 1832 — 1923».